Но почему мужчина должен делать подарок, а женщина нет? Ответ заключается в том, что мужчины и женщины играют разные роли в процессе деторождения. На это уходит лишь небольшая ачсть времени и энергии мужчины; от женщины требуется пожертововать всей ее жизнью, по крайней мере временно. В каждом половом акте женщина безоговорочно принимает свою роль слуги в Храме жизни. Для нее с окончанием ночи еще не все закончено. Ибо ночь может быть для нее лишь началом долгой службы, которую нельзя завершить, пока ее ребенок не сможет сам ос ебе позаботиться. Разумеется, не за каждым половым актом следует беременность; но за каждым она может последовать, несмотря на противозачаточные средства, и каждый раз, когда женщина отдает себя мужчине, которого любит, она вновь заявляет о своей готовности заплатить, но не даром, а своим телом, своей энергией, даже своей жизнью, за привилегию участвовать в этом творческом моменте. В признании того, что человек живет не только для себя, даже в своих самых индивидуальных и личных действиях - даже в его отношениях с одним человеком, которого он любит, - в этом признании рождается истинно религиозный дух. Самое дорогое в жизни не принадлежит нам лично. В наших самых интимных делах, в самые сокровенные моменты нами живет Жизнь. Снова и снова нам напоминают, что в ежедневном контакте с тем, кого мы любим, нужно преодолевать наше маленькое личное эго; только так мы сможем занять свое место в потоке жизни и подчиниться той надличностной ценности, которая одна только может придать значение и достоинство личности. Ибо, когда два человека перреживают друг друга без маски - в суровой реальности - эмоциональная энергия, которая имела аналог в прошлом только в религиозном опыте, в наше время высвобождается и становится доступной для человеческого развития. Мэри Эстер Хардинг Пути женщин
Это «нечто» является чем-то странным для нас и, тем не менее, таким родным, целиком нами, и в то же время неизвестным, истинным центром некой таинственной структуры, которая говорит обо всем – родство с животными и богами, с кристаллами и звездами – не переставая нас удивлять, не вызывая и тени сомнения… Я назвал этот центр Самостью. С интеллектуальной точки зрения, это не больше чем психологическая концепция, конструкт для выражения неизвестного содержания, которое нам не дано ухватить, т.к. по определению она вне нашего постижения. Ее можно было бы назвать «Богом внутри нас». Карл Густав Юнг
«Кто находится в поисках целостности, — говорит К.Г. Юнг, — рано или поздно оказывается в том самом подвешенном состоянии, символом которого служит распятие. Ибо он неизбежно столкнется с чем-то, что поставит крест на его «Я», в первую очередь — на том, чем он не хочет быть (тень), во-вторых — с тем, что такое другая, а не его собственная личность (индивидуальная реальность чужого «Я»), а в-третьих — с тем, что такое его психическое Не-Я, то есть коллективное бессознательное. И чуть ниже добавляет: «Встреча с коллективным бессознательным — это судьбоносное событие, о котором обычный человек не подозревает, пока не столкнется с ним. Часто причиной этого кризиса служит один из глубинных страхов, которые граф Карлфрид Дюркгейм описал как триединую беду человечества: страх уничтожения (смерть или беспомощность), страх беспросветного одиночества, а также страх утратить смысл жизни. И этот последний из страхов особенно опасен, так как столкновения с ним мало кто ожидает. Именно глубокое ощущение осмысленности жизни позволяет нам достойно выдерживать даже самые тяжелые кризисы, но даже самый маленький кризис может оказаться невыносимым, если жизнь кажется нам бессмысленной и абсурдной. Но именно здесь, в конце второй трети пути, во время которого шло раскрытие нашего «Я», и поджидает нас великий кризис смысла жизни. До этого все шло прекрасно. Наработано отличное, здоровое «Я», осуществлены все столь важные для этого «Я» цели: машина, квартира, карьера, счет в банке, замечательный муж, превосходная жена, благополучная семья. Я достиг уважения и веса в обществе, и теперь могу изящно взять тайм-аут. Хм, ты так думаешь? Возможно, ты даже осуществил свою мечту о жизни «на острове» и всерьез надеешься, что можешь теперь «выйти из игры». И тут вдруг мы с ужасом убеждаемся, что торчим в самой гуще «игры» и давать нам тайм-аут никто не собирается. Мы обнаруживаем, что все наши достижения ничего не стоят. И пытаемся дать себе какую-нибудь анестезию или, наоборот, увеличить дозу тех занятий, которые когда-то вызывали у нас такой энтузиазм. Но уже крепнет догадка, что ничто не поможет. Теперь, когда у нас, в сущности, есть все, мы внезапно ощущаем в себе пустоту и со страхом обнаруживаем, что впереди нас ждет только смерть. Ужасно! И состояние наше все ухудшается, потому что мы пытаемся отвечать старыми и, казалось бы, такими испытанными способами на совершенно новые вопросы. «Мы не можем на закате жизни жить по той же программе, что и на заре, — наводит нас на размышление К.-Г. Юнг. — Ибо то, чего утром много, того вечером станет мало, и то, что истинно утром, к вечеру станет ложным». Банцхаф Хайо
Признать, что существуют некие глубинные потоки, течение которых никогда не останавливалось под спудом сознательного восприятия, – вот начало того, что с полным правом можно назвать мудростью. Только страдание порождает мудрость – такое торжественное изречение принадлежит богам в передаче первого великого трагика Эсхила. Подобная заслуженная мудрость наделяет жизнь большим достоинством и глубиной, а ее неизменный спутник, духовный рост, однажды станет и нашим благословением. Да, тем, для кого страдание достигло самого накала, всякие разговоры о росте и развитии покажутся пустой болтовней или проявлением бесчувствия. И все же, по прошествии времени, и они тоже нередко открывают для себя, что обрели сознание, более способное к различению, многогранность в восприятии себя и, что важней всего, сама их жизнь стала куда интересней. Она возвысилась духовно, стала психологически богаче, притом что рост этот вполне заслужен. Сама душа бросилась им навстречу, отвергая всякую половинчатость, всякое отрицание и стремясь через них максимально явить себя миру. Джеймс Холлис
Добиваясь свободы от прошлого и начав жить более полноценно в настоящем, человек начинает также больше внимания уделять бессознательному в его связи с настоящим моментом. Великое озарение Юнга об отношении бессознательного к сознанию заключалось в том, что это не просто затаенное прошлое в настоящем, как считал Фрейд, в форме вытесненного материала старых комплексов, травм, инфантильной сексуальности и т. д., но также и активное присутствие живого и вперед идущего духа «здесь и сейчас». И то, что открывается тебе, как только начнешь постигать эту динамику, оказывается чрезвычайно полезным для ориентирования в настоящем и будущем. В докладе 1916 года Юнг говорит об открытии, как он назвал это, «линии жизни»: «Я убежден в том, что подлинное завершение анализа достигается только тогда, когда пациент получил адекватное знание о методах, которыми он может поддерживать контакт с бессознательным, и добился достаточного для себя психологического понимания, чтобы видеть направление своей линии жизни на данный момент». Термин «линия жизни» намекает на то, что Юнг позднее назовет предполагаемой ориентацией бессознательного. Он строго различает линию жизни и адлеровскую концепцию «управляющих фикций», которые он находит слишком фиксированными и «заставляющими судорожно держаться их». Линия жизни – это более изменчивая конструкция, созданная в данный момент, ценность которой в указании на «направление потоков либидо» в его течении от настоящего к возможному будущему. Потоки либидо активны, постоянно смещаются и изменяются. Линия жизни, однако, намекает на то, что именно может разворачиваться и куда направлено либидо. Ориентация на будущее становится насущно важной для Юнговской мысли о бессознательном. Бессознательное не только содержит в себе прошлое, но также предваряет и будущее. Оно креативно в той же степени, что и консервативно. Это равновесие или напряжение сил выражает основную сложность индивидуации. Императив по направлению к индивидуации означает не только создание зеркала сознания, существенно освобожденного от прошлых идентичностей, но также и движение в только что возникшем направлении, и настаивание на этом как на личной судьбе. Индивидуация – это психическое движение. Мюррей Стайн. Принцип индивидуации
Индивидуация – это психическое движение. Можно понять эту динамику следующим образом. Как активные люди мы погружены в широкий и зачастую бурный поток событий и переживаний, от рождения и на протяжении всей жизни окружающих нас ежедневно и часто угрожающих оказаться для нас чрезмерными, переполнить нас. Из этого более или менее случайного и неорганизованного потока жизненных переживаний и опытов мы частью сознательно, частью бессознательно выбираем тот опыт, который для нас лично значим, оставляя все остальное спокойно плыть себе к морю. Становясь более сознательными и рефлексивными по отношению к себе, мы ищем определенных паттернов в мире и в себе, чтобы добиться некой способности к ориентации. Кроме того, мы формируем психологические паттерны и формируемся сами в соответствии с ними, приобретая структуру характера через свою идентичность и привычки. В богатом собрании данных, представленных в сознании, среди которых мы ищем и обнаруживаем определенные паттерны и порядок, входят не только ощущения и восприятия, но и ночные сны, фантазии и дневные грезы. Кроме того, к ним относятся также некоторые более или менее бессознательные фантазии, которые иногда мелькают в потоке дней и которые мы можем замечать краешком глаза. Иногда происходят странные совпадения, удивляя нас и представляясь зловеще значимыми. Они или преграждают нам путь, или открывают то, что раньше казалось закрытыми дверями. В центре нашего сознательного мира расположен эго‑комплекс, регистрирующий данные, реагирующий на стимулы, действующий и вмещающий, начинающий и отзывающийся, подсчитывающий и планирующий, радующийся и страдающий. Юнг называет эго «относительно постоянной персонификацией бессознательного». Это основа зеркала. Эмоции, события, люди, мысли, слова, образы, воспоминания, предвкушения, надежды, страхи – из них состоит то, что Уильям Джеймс называл «потоком сознания» – и это регистрируется и до некоторой степени сохраняется и отождествляется с эго. Юнг позаботился о том, чтобы назвать центр поля сознания эго‑комплексом, поскольку он не осознаваем. Это самая интимная и индивидуальная из известных нам вещей, хотя сама по себе это темная тайна «без света и с тьмой внутри». Мы считаем ее самой индивидуальностью, ядром всего нашего уникального существа. Однако ее основание несознательно и, стало быть, недоступно непосредственному интроспективному осознанию. Оно укоренено в тени, но и это относится к нашей индивидуальности. Мюррей Стайн Принцип индивидуации
«Мне всегда казалось, что определенные символические события, характеризовавшиеся сильным эмоциональным тоном, были подлинными вехами. Вы совершенно правы, главный интерес моей работы заключался не в лечении неврозов, но, скорее, в подходе к нуминозному. Но дело в том, что подход к нуминозному является подлинной терапией и, стало быть, приобретая нуминозный опыт, вы освобождаетесь от проклятия патологии. Даже сама болезнь приобретает нуминозный характер». Если согласиться с Юнгом, что единственный подлинный способ излечения невроза – это вырасти из него через индивидуацию, тогда терапия, базирующаяся на этой модели, с необходимостью будет включать в себя «подход к нуминозному», о чем решительно и заявляет в этом письме Юнг. Справедливо будет сказать, что принцип индивидуации, выдвинутый Юнгом и его последователями, обязательно включает нуминозное переживание в качестве основной черты. Мюррей Стайн Принцип индивидуации
«Всякий раз нуминозный опыт несет в себе угрозу для человеческой психики, он как бы раскачивает ее так, что каждую минуту эта тонкая нить грозит оборваться и человек утрачивает спасительное равновесие. Для одних это означает абсолютное «Да», для других – абсолютное «Нет»… Маятник нашего сознания раскачивается между смыслом и бессмыслицей, а не между справедливостью и несправедливостью. Опасность нуминозных состояний состоит в соблазне экстремальности, в том, что маленькую правду принимают за истину, а мелкую ошибку понимают как фатальную…» Карл Густав Юнг
Юнг приводит интересное и важное различие между даром и жертвоприношением в связи с размышлениями о жертве в Мессе: «Таким образом, когда я отдаю что‑либо «мое», это нечто само по себе уже является символом, т. е. чем‑то многозначным и многоплановым; однако из‑за неосознанности символического характера отдаваемой вещи она привязывается к моему Я, потому что представляет собой часть моей личности. Вот почему с каждым даром оказывается связано какое‑то личное притязание (Anspruch), высказываемое либо в открытую, либо sotto voce [подголоском]. Хотим мы того или нет, это всегда «do ut des» [даю, чтобы ты дал]. Вот почему с даром всегда сопряжен какой‑то личный замысел, ибо само по себе простое дарение никоим образом не является жертвой. Ею оно становится лишь тогда, когда мы приносим в жертву, отказываемся от связанного с дарением замысла «do ut des». Если мы хотим, чтобы отдаваемое нами было жертвой, оно должно отдаваться так, как если бы это уничтожалось. (Параллелью здесь служит полное уничтожение жертвенного дара, который сжигается или бросается в воду, т. е. в пропасть и т. д.) Лишь в этом случае появляется возможность устранить эгоистическое притязание». «Человек должен знать, что отдает или дарит он самого себя и что с даром его всегда сопряжены соответствующие личные притязания, которые тем сильнее, чем меньше человек о них знает. Лишь осознание этого факта может послужить гарантией того, что дарение окажется также и подлинным жертвоприношением. Ведь когда я знаю и допускаю, что отдаю самого себя, «выкладываюсь» и не хочу получить за это никакой компенсации, это и означает, что я принес в жертву свое эгоистическое притязание, т. е. частицу своего Я. Поэтому любое дарение с отказом от каких бы то ни было притязаний, т. е. дарение во всех отношениях afondsperdu [безвозвратное] есть самопожертвование. Обычное дарение, которое никак не компенсируется, воспринимается как утрата. Но жертва и должна быть как бы утратой, дабы гарантировать уверенность в том, что эгоистическое притязание в ней уже отсутствует. Поэтому, как уже было сказано, дар должен дариться таким образом, как если бы он уничтожался. Поскольку же дар представляет меня самого, то я должен уничтожать в нем самого себя, т. е. дарить с полной самоотдачей и безвозвратно». Карл Густав Юнг. Ответ Иову
История индивидуации каждого человека уникальна и неповторима. Стало быть, нет рецептов индивидуации. Как твердо утверждает авторитетная фон Франц: «Процесс индивидуации per definitionem есть нечто такое, что может произойти лишь с одним человеком, и форма его всегда уникальна». Многое зависит от того, на что похожа ваша семья, от вашей личной истории – детства, проведенного в определенное время и в определенном месте, от социальных и культурных влияний и паттернов, преобладающих в этой среде. И на это накладываются все происшествия и синхронистические события, формирующие жизненный путь. В конце концов каждый из нас создает свою уникальную историю, полную внутренних противоречий и полярностей – разрешенных или неразрешенных ко времени нашей смерти. Однако в индивидуации есть и общие паттерны. Это архетипические темы и процессы. Как говорит фон Франц в дополнение к вышеприведенному утверждению: «…несмотря на ее (индивидуации) уникальность для уникального человека, есть определенные периодические черты, повторяющиеся и сходные для любого процесса индивидуации». Теоретически можно заключить, что пара индивидуационных движений – separatio и coniunctio, полностью естественны и спонтанно генерируются самой психологической жизнью, базируясь на архетипических процессах, неотъемлемо присущих человеческой психике. Эти движения вступают в игру просто и естественно, характеризуя устойчивое существование и следуя фазам развития, разворачивающимся в сознании; они дополняются снами, интуитивными прозрениями и синхронистическими событиями. Но что же «естественно» для человека? Всякий рождается и растет в своей особой семье и культуре, обладающей длинной и сложной историей конфликтов, запечатленных внутри. Индивидуумы наследуют семейные и культурные комплексы, равно как и архетипические возможности психики, и каждый человек должен индивидуироваться в особых и социально и культурно ограниченных пределах. Мы не только дети природы, но и порождения культуры. Человеческое генетическое наследие предлагает потенциал для индивидуации, в индивидуальных случаях, в большей или меньшей степени, но оно не учреждает и не запускает автоматически свою программу вне культурного влияния и подпитки. Природа и воспитание должны кооперироваться для получения благоприятного результата. Мюррей Стайн Принцип индивидуации
Для нормального, здорового развития ребенка критически важным является успешное протекание процесса гуманизации и постепенной интеграции архетипических противоположностей, составляющих Самость, в ходе которого младенец, а позже маленький ребенок научается справляться с посильными для него переживаниями фрустрации (или ненависти) в контексте достаточно благоприятных (но не идеальных) первичных отношений. В этом случае беспощадная агрессия ребенка не разрушает объект, он может двигаться дальше в своем развитии – к чувству вины и восстановлению объекта, то есть, согласно Кляйн, к этапу «депрессивной позиции». Однако если ребенок пережил психическую травму, то есть на него обрушились непереносимые переживания, связанные с объектным миром, то негативная сторона Самости остается архаичной, не персонифицированной. Тогда внутренний мир индивида оказывается беззащитным перед угрозой нашествия демонических нечеловеческих фигур, принадлежащим архаичным пластам психе. Агрессивные, деструктивные энергии, обычно используемые для адаптации во внешнем мире и для здоровой защиты от токсичных «не‑я» объектов, теперь перенаправлены во внутренний мир. Это приводит к тому, что психическая травматизация и насилие продолжаются в силу активности определенных внутренних объектов, несмотря на то, что внешняя травматическая ситуация уже давно завершилась. Дональд Калшед Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа
Одна из техник, рекомендованных Юнгом для знакомства с анимусом, состоит в том, чтобы пристально следить за своей речью и постоянно ставить под вопрос свои мысли, когда они всплывают в сознании: «Действительно ли я об этом подумала? Откуда пришла эта мысль? Кому принадлежит эта мысль?» Техника весьма неприятная, поэтому мы всегда находим веские оправдания, чтобы ее не выполнять — например, убеждаем себя, что у нас нет на это времени и так далее. Но если нам все же удается заставить себя практиковать ее, да еще и вести записи (ибо мы забываем подобного рода мысли едва ли не прежде, чем успеваем их подумать) — результаты оказываются весьма и весьма поучительными. Барбара Ханна ВНУТРЕННЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
В психотерапии пациентов, испытавших травматические переживания, разрушившее привычный ход их жизни, мы всегда встречаем персонифицированное сопротивление, возведенное системой самосохранения. Прибегая к терминам теории объектных отношений, можно сказать, что эти люди демонстрируют глубокую привязанность к своим внутренним персекуторным «объектам». Фрейд был первым, кто подметил это явление. Он назвал его «негативной терапевтической реакцией», поскольку, все его попытки вселить надежду в этих пациентов только неизменно ухудшали их состояние. Фрейд был убежден, что это ухудшение было результатом атак «садистического Супер‑Эго» на «мазохистическое Эго» пациента. Однако Фрейд кое‑что упустил. Сопротивление росту и изменениям пациентов, перенесших психическую травму, только отчасти может быть объяснено нападками садистического Супер‑Эго. Сложность состоит в том, что садистическое Супер‑Эго одновременно выступает и как заботящееся Супер‑Эго, то есть как «высшая» внутренняя фигура, которая, в сущности, спасает психическую жизнь пациента, что является своего рода чудом, за которое пациент бессознательно может быть очень ей благодарен. Под водительством этой внутренней фигуры пациент получает доступ к измененным состояниям сознания (и, как мы можем предположить, к измененным психофизиологическим состояниям), которые оказывают смягчающее, успокаивающее действие и от которых не так‑то легко отказаться именно потому, что в прошлом они позволяли сохранить то, что для пациента, безусловно, является неоспоримой ценностью, а именно его неуничтожимый личностный дух. Дональд Калшед Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа
Именно доминирование архетипической системы защитных механизмов объясняет тот факт, что «негативная терапевтическая реакция» так часто встречается в нашей работе с этими пациентами. Мы должны помнить, что в отличие от обычных аналитических пациентов для индивида, обремененного диссоциированным травматическим опытом, интеграция или «целостность» воспринимается в начале анализа как самое наихудшее, что только можно вообразить. У этих пациентов не происходит увеличения энергетического потенциала или улучшения функционирования, когда аффект или травматогенное переживание, которые прежде были подавлены, впервые осознаются ими. Напротив, они погружаются в оцепенение или прибегают к внутреннему маневру расщепления, или отыгрывают в поведении, или соматизируются, или злоупотребляют психоактивными веществами. Целостность я этих пациентов зависит от примитивных диссоциативных маневров, которые сопротивляются интеграции травмы и ассоциированных с ней аффектов вплоть до формирования отдельных частичных личностей на основе «эго‑состояний». Отсюда следует, что в аналитической работе с этими пациентами должны быть использованы более «мягкие» техники, по сравнению с интерпретациями и реконструкциями, которые мы традиционно рассматриваем как основные аналитические средства, которые ведут к изменениям в психике пациентов. Много внимания должно быть уделено как созданию безопасного физического пространства, так и безопасной межличностной атмосферы, в которых материал сновидений и фантазий может проявиться и быть проработан в более открытой и игровой манере, чем это позволяют обычные аналитические интерпретации. Все формы так называемой «арт‑терапии» оказываются чрезвычайно эффективными для решения этой задачи, поскольку позволяют вскрыть травматический аффект более быстро, чем методы с акцентом на вербальной проработке. Дональд Калшед Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа
Обычно психе является тем органом переживания, который создает связи и ассоциации между элементами личности в интересах интеграции, целостности и единства личности. Однако в случае травмы мы видим, что психе уже не связывает, но разъединяет – расщепляет или диссоциирует. Мы могли бы представить диссоциативные защиты психе как «маленького человечка», который следит изнутри за тем самым предохранителем в электрической цепи в доме и разрывает цепь, как только в цепи возникает перегрузка из‑за удара молнии. Это обеспечивает личности выживание – в условиях травмы психе заботится не об индивидуаци, а о выживании. Защитное действие психе спасает жизнь, однако позже оно приобретает характер навязчивости, когда психе ошибочно принимает каждую новую «вспышку света» за катастрофический «удар молнии», когда‑то пережитый в прошлом, и разрывает цепь. За это приходится платить очень высокую цену – утрату духа. Когда ум и тело разделены, уходит живительное начало психической жизни или то, что мы назвали бы духом. С этого момента положение вещей несколько усложняется, так как возникает вопрос: «Где это место, куда уходит дух?» ...В аналогии Юнга психе располагается в видимой части спектра. Восприятию человеческого глаза доступен диапазон, заключенный между областями спектра, соответствующими красному и фиолетовому цветам. На каждой из сторон спектра есть «цвета», которые являются «бессознательными», так сказать, вечно вне области осознания. На одной стороне – инфракрасные лучи, а на другой – ультрафиолетовые. Мы можем соотнести инфракрасную область с хтоническим, или «психоидным», уровнем, – бессознательным влечений и телесности, а область ультрафиолета с духовным, или «высшим», ментальным измерением бессознательного. По‑видимому, психе использует крайние области спектра тело/ум как «депозитарий», «место», где может быть спрятан личностный дух. Видимо, покидая единство тело/ ум, дух отправляется одновременно в оба места. «Возвращается» же он также из двух мест одновременно. Личностный дух не только нисходит с небес, наподобие голубя, символизирующего Святой Дух на средневековых образах Благовещения и Богоявления. Он также появляется и снизу – из телесного нижнего мира как распрямляющаяся змея Кундалини. При встрече этих двух аспектов духа происходит то, что можно было бы назвать рождением души, или психе, и воплощением в ней духа или приходом в мир божественного ребенка. «Numen» и «lumen» воссоединяются (Jung, 1949: par. 259–305). Дональд Калшед Внутренний мир травмы. Архетипические защиты личностного духа
